| ПРИЛОЖЕНИЕ. СТАТЬИ. О происхождении жизни О переводе хайку О салонах О живописи Владимира Овчинникова 1. О ПРОИСХОЖДЕНИИ ЖИЗНИ О ВЛИЯНИИ РАДИАЛЬНО-ЛУЧЕВОЙ СИММЕТРИИ НА ВОЗНИКНОВЕНИЕ И РАЗВИТИЕ ПРОТОСТРУКТУР ЖИВОЙ МАТЕРИИ И ФОРМИРОВАНИЕ ПРОТОВИДА И ПРОТООСОБИ. Ниже излагается одна из возможных гипотез происхождения протоструктур живой материи из первичного белкового вещества. Возникновение и развитие живых систем, отличающихся большей степенью организации и целостности, чем исходный субстрат, испытывает на себе непрерывное воздействие среды, стремящейся вернуть систему к более вероятным, а следовательно, обладающим меньшей степенью целостности, состояниям. «Высокоорганизованные системы достигают устойчивых состояний только путем эволюции. Остановиться нельзя: самопроизвольная деградация среды, окружающей высокоорганизованную систему, постоянно нарушает равенство достигнутых различными путями вероятностей, и организованные системы постоянно находятся перед альтернативой: эволюция – или элиминация. Быть – значит для них эволюционировать» (Б.Б.Зейде, 1968). Т.о., соглашаясь с Завадским (К.М. Завадский, 19 ) в том, что никакой одиночный вид не смог бы противиться на первых стадиях «гигантскому потоку энтропии, который обрушивает на него неорганизованный субстрат», мы считаем, что тем менее мог бы противостоять этому потоку отдельный индивид, не обладающий высокой степенью целостности, а тем самым и сопротивляемости. Принимая в качестве «исходного субстрата» для образования жизнеспособных белковых тел первичный «органический бульон» (Эрлих и Холм, 1966), можно предположить, что первоначально этот «бульон», насыщенный беспрерывно возникающими и распадающимися цепочками нуклеотидов, испытал «сортировку» на однородность и насыщенность под влиянием абиотических факторов (Р, Т, %, наличие течений и т.д.). образовались своеобразные недифференцированные протоэкоиды, занимающие первичные «протоэкологические ниши» в виде больших суммарных скоплений более или менее однородных белковоподобных веществ, первично приспособленных к определенным наборам абиотических факторов. Вначале, как можно предположить, малейшие колебания этих факторов элиминировали все подобные образования, находящиеся в относительно нестабильных зонах, и протоэкологические ниши представляли собой области, где с течением геологического времени очень медленно накапливалось, сгущалось и консервировалось однородное белковое вещество. Протоэкоид являлся, следовательно, как можно предположить, нерасчлененным единством, одновременно зародышем вида и биоценоза. Наличие больших масс белка обеспечивало, прежде всего, бОльшую сохранность этой примитивной системы и повышало вероятность столкновения и полимеризации нуклеотидов, вероятность которого, при самых широких допущениях, ничтожно мала (по некоторым данным – 10-800! (Л.А. Блюменфельд)). Следует еще раз подчеркнуть абсолютную роль абиотических факторов, в т.ч. и формы протоэкоидов, постепенно приобретающей сфероидно-линзовидные очертания, под влиянием взвешенного состояния в однородной среде. Жизненную границу, по нашему мнению, нужно (весьма относительно) связывать с появлениеочень слабых структур, которые начинают возникать в центральных частях протоэкоидов, где бОльшая вероятность возникновения длительно существующих и активно перестраивающих окружающее пространство полимеризованных нуклеотидов. Наиболее целостной частью макромассы протоэкоида являлась, следовательно, его центральная часть, краевая была соответственно более уязвимой и подвергалась беспрерывному процессу распада и новой концентрации, многократно переорганизовываясь под воздействием центральной части. Но, с возрастанием целостности протоэкоида, ему как целому стали свойственны две определенно выраженные функции: аккумулирование минеральных веществ из окружающего пространства и иные способы поддержания энергетического баланса, напримерконцентрациясолнечной энергии с помощью линзовидной или может быть окрашенной поверхности – первичное минеральное питание – и переработка более слабо организованного белка и частей протоэкоидов, попавших в зону влияния высокоорганизованного образования. Далее возникла потребность сохранения возникшей целостности системы, ее пассивной на первых порах защиты. Для этого должна была так или иначе повыситься активность краевой части протоэкоида по отношению к центральной, что было обусловлено и большей активностью и подвижностью вещества, подвергавшегося более интенсивному первичному отбору. К краевой части переходят функции переходят функции преобразования структуры, а также первичное «дублирование» основных элементов системы необходимо падает на нее, как на наиболее уязвимую зону. Процесс эволюции центральной части теперь запаздывает, и краевая зона начинает играть более «агрессивную роль» не только по отношению к субстрату, но и реорганизовывать центральную часть. Эта стадия развития протоэкоида м.б. названа protospecies. На это стадии целостность макросистемы может выдержать испытание колебаниями абиотических факторов и столкновение с первичной биосредой. Преимущества в темпах эволюции получают именно более подвижные образования, пассивно переносимые морскими течениями… …и находящие новые поля для поглощения неорганизованных органических веществ. Для этих образований первичные протоэкоиды служат длительным объектом питания. Через какое-то время краевые частицы, получившие известную самостоятельность, начинают играть роль своеобразного «десанта», первыми вступая в столкновение с новым набором факторов, т.о. добиваясь все более высокой степени организации. Именно на этой стадии формируются протоорганизмы, т.к. элиминация идет за счёт образований, не наделённых на стадии самостоятельности первичным кодом основных элементов протоспециальной структуры. Эти образования, для которых основным прогрессивным фактором являлась их высокая пространственная мобильность, быстро победили в конкуренции с первоначально породившей их структурой. Возникают первичные организмы (эобионты Кеннеди. М. Завадского), а с ними и виды в современном понимании, а также расчленённые биоценозы. Из дипломной или курсовой работы, 1965 г. 2. О ПЕРЕВОДЕ ХАЙКУ. Хайку - специфическая форма японской поэзии, поэтическая миниатюра из трех силлабических строчек - по 5, 7 и 5 слогов. Такая вертикальная симметричность придает стиху особенное равновесное, успокоенное звучание. Виртуозность хайку в тончайшей игре намеков, аллитераций и аллегорий, которая превращает стихотворение для искушенного читателя, вернее, для созерцателя, в прекрасный цветок, лишь сердцевина которого намечена семнадцатью слогами, каждый из которых - знак мириадов резонирующих с ним значений, написаний и образов. Но при этом главный критерий оценки хайку - высокая культура текста в сочетании с безыскусственностью и простотой. Фразовое построение хайку, как и вертикальная симметричность строк, связано с питающей хайку философией дзэн, сообщающей этому крошечному построению такую энергетическую мощь. Смысловая схема построения хайку: человек, остановленный природой в своем индивидуальном движении. Момент соотнесения личного вектора с мгновенной результирующей природных совокупных сил – «поворота», «поворачивания», иногда мучительного, иногда невозможного, иногда разрывающего сердце, иногда, при совпадении векторов, это чистая радость гармонии, краткий момент незамутненности души. Представьте себе, какую нагрузку несет в хайку собственно экспозиция, то маленькое наблюдение природы, которое присутствует в каждом трехстишии, какой выверенностью и авторитарностью оно должно обладать, чтобы говорить от имени природы в целом, суметь «перевернуть душу» человека в буквальном смысле этой фразы, оторвать ее от значимого Я для приобщения к более высокому бытию природы. Если совпадение чувств достигнуто, возникает мгновенная иллюзия знания бытия, которая тут же разрушается потоком времени, но остается в нашей памяти частицей нашего Я. С этим и связана технология фразового построения. Построчная фразовая конструкция необходима для равновесности текста. Каждая строка должна иметь самостоятельное, вполне законченное «удовлетворенное» бытие, поверхность ее выверена и установлена. Легкий привкус тоски по временности, непостоянству всякой красоты и жизни течет холодной плазмой в межстрочном пространстве, строки же медитативны и спокойны. Мгновенное созерцание в пустыне мира. И ничего сложного в этой науке нет. (вторая половина статьи, собственно о переводе, потеряна) 3. О САЛОНАХ Поскольку научное мировоззрение и, соответственно, научная деятельность принципиально вненравственна (результаты чего мы видим на печальном ныне лике Земли), то его носители, т.е. ученые инстинктивно стараются заполнить лакуну в своем миросозерцании повышенным интересом к культурным и духовным проявлением. Однако художники, не чувствуя себя обделенными, с надменностью и пренебрежением относятся к достижениям науки и часто кичатся своим катастрофическим невежеством. А жаль - в жизни природы и искусства есть много поразительных аналогий и законы ее совсем не отменены для искусственных объектов. Примером тому может служить существование самого изобразительного искусства и сопровождающего его искусствоведения как полузамкнутых самоорганизующихся систем. Если позвать на помощь такому рассмотрению кибернетику, то становится понятным, что при определенной длительности существования этих систем, их язык неизбежно вступает в конфликт с породившим его метаязыком, так как каждая замкнутая система стремится к саморазвитию в своих собственных интересах и вынуждена контактировать с субстратом только в целях поддержания энергетического баланса (зритель до тех пор покупает картины, пока надеется на их понимание или другие способы утилитаризации объектов искусства). Чем дольше длится процесс развития системы (изо), тем острее конфликт между профессиональными интересами художника и запросами публики. В XX веке этот конфликт приобрел затяжной и драматический характер, под него подпало и искусствоведение, возникшее поначалу как своего рода питающая подстанция, скорая помощь для восстановления нарушенного энергетического баланса. У искусствоведения возник свой профессиональный жаргон и интересы, и уже давно его практически никто толком не осваивает из публики. Один издатель так и сформулировал это положение: «меня беспокоит, - сказал он, - популярность моего журнала. Он не предназначен для публики, его читателями должны быть галерейщики, маршаны и искусствоведы». Но искусствоведы не читатели, а писатели, маршаны же и галерейщики подсчитывают количество статей, их объем и престижность печатающего органа, а также количество степеней и других знаков социального отличия у авторов статей, - изучать внутренность текста им недосуг. Итак, необходимы новые питающие подстанции, или, проще говоря, необходим новый толмач для перевода спецязыка артобъекта и искусствоведческой статьи на метаязык - на язык потребляющей искусство публики. Вся «открытая», т.е. общественная жизнь нашего русского авангарда насчитывает едва ли десять лет, но в наши скорбные времена это - большой срок. За двадцать лет в ураганном темпе прошла свой путь от контр-культурного явления до своих барокко-роккоко и модерна (ретро) рок-музыка, за десять лет приобрел свои культурные традиции концепт, и за десять же лет оформилось свое, никому не понятное, авангардное искусствоведение. Поэтому со всей серьезностью следует отнестись к такому абсолютно необходимому в жизни крупных культурных центров (Москва, Ленинград, Одесса, города Прибалтики) явлению, как салоны. Вместе с тем здесь существует немалое предубеждение, связанное с предрассудком о необязательности этого явления в виду очевидной его зависимости от публики - с одной стороны - и от художников - с другой. В эпоху конфронтации между публикой и мастером, профессиональный долг каждого диктует ему декларацию независимого поведения, оберегающего художника от рабства перед косностью и здравым смыслом, препятствующим художественному эксперименту. Публика же инстинктивно склоняет художника к своим, именно, потребностям, поскольку озабочена его возросшей самостоятельностью и произволом, и требует от него каких-то общедоступных знаний для самопотребления. Обоих их подсознательно тяготит новая степень несвободы - зависимости от качества перевода, навязанного мнения, объявленной стоимости и т.д. К тому же традиция еще воспринимает само занятие искусством как некое эзотерическое - и следовательно - жертвенно-самоочищающее действо, в то время как у деятельности салонщика (чаще – салонессы) такого ореола нет и поэтому гипотеза о некоем своекорыстии исходных мотивов такой деятельности неизбежно становится основным лейтмотивом мифологемы о любом коллекционере и галерейщике, независимо от качеств самого деятеля. К тому же профболезнь русской интеллигенции - КГБоязнь, разросшаяся в коллективный бред преследования, упреки в непрофессионализме - хотя непрофессионализм и есть профессиональный долг держателя салона, упреки в элитарности (со стороны демократической публики) и излишней неизбирательности (со стороны элиты), и общее всем нам - не побоимся этого слова, виновата история, - одичание, в смысле отсутствия элементарных навыков культурного общения, ибо наша публика застенчива даже до хамства. А вместе с тем, следует напомнить снобствующей и мнительной публике что на рациональном и хорошо считающем западе галерейщик берет с художника за посредничество, моральные усилия и прочие хлопоты до 70% стоимости картин и цифра эта возникла и стихийно сбалансировалась не даром, И это при том, что он может - свободно арендовать (определенного класса стоимости) помещение, и не спит в своей галерее, задыхаясь от табачного перегара и прочих миазмов почтеннейшей публики. - Назначить вполне определенное время, какое оплачивается ему, как рабочее, а не отвечать на деловые звонки с утра до вечера, а то и ночью еще на пьяное бормотание признательных или обиженных клиентов. - Быть свободным от вечных вызовов (в комитет или) к околоточному, ибо представители монстральной культуры 60-х годов концептуально осуществляют себя даже в лифте и на лестнице не совсем приемлемым для соседей способом. - Нанять уборщицу или завести стосильный пылесос, не раздражающий соседей сверху и снизу, а не ползать по паркету в поисках окурков, - ухищрениям публики может тут позавидовать бурундук и контрабандист, а также специалист по бионике. - Свободно проявлять свой интерес к биографии и историографии художника, не опасаясь вызвать косые взгляды неумеренным энтузиазмом. - Заводить книгу для посетителей, не опасаясь безумствующих, ищущих в холодильнике майора Пронина, - Спокойно декларировать рентабельность своей профессии, тогда как при нашем - общим с начальством, - отношении к бизнесу рентабельность галереи ложится на ее содержателя некой каиновой печатью. - Спокойно осуществлять свой селекционный выбор в художественной среде, не боясь - опять таки в силу парадоксального преломления социальной традиции, - обвинения в предвзятости, необъективности, личных пристрастиях и т.д., будто галерея это государственный краеведческий музей. Итак сам тип галерейщика воистину выковывается между молотом и наковальней, и бьют по нему разные молотки и молоточки, плюс паровой молот системы, пытающейся, по естественным законам бытия, элиминировать любое внесистемное явление заодно с его носителем. Воистину неизвестно, при том, что салонщик гораздо более подлежит объективным общественным законам, традициям и прочим мифологемам - он не мог бы их создавать им одновременно не подлежа, - чем художник, декларирующий некий акт произвола. Воистину, повторяем, непонятно, кто тут жертва, и кто тут самоочищается в жертве... О побудительных мотивах и вовсе мы говорить не намерены, так как это детский разговор. Пусть исходным типом личности будет людоед, это нас вполне устраивает, ибо людоед будет вынужден сдержать свои инстинкты в свое рабочее время, исходя из того же закона существования самоорганизующихся систем, а то кушать ему скоро будет нечего (некого). На кошачьем дерьме Вырастают лучшие пионы Сказал китаец. 4. ОВЛАДЕНИЕ МИРОМ ВЛАДИМИРА ОВЧИННИКОВА В наш век «усреднения личности», когда вместо пестрой толпы разнолицых разноодетых людей перед нами предстает некое «приличное общество» с общей стертой улыбкой на в меру любезном лице, можно заранее предсказать раздражение при одном упоминании антитезы Россия - Запад. Поэтому наши утверждения неизбежно войдут в ряд весьма надоевших мифологем, где пантеон национальных гениев от Пушкина до Толстого и Достоевского уже отпечатан в сознании как коллективный герой известных народных анекдотов, несправедливо приписываемых Хармсу, И однако, придется начать именно с этого, с противопоставления - на этот раз имиджа художника в современной России таковому же на Западе. Там, как бы он концептуально ни проявлялся, художник как таковой, остается частным лицом, в отличие от своей художественной продукции, которая отчуждается от творца в качестве общественного достояния. Здесь, в России, заканчивается процесс отмирания Художника, как личного носителя некоей общественной функции, в которой тем самым становится Знаком все - его происхождение, его мир, его жизнь и его картины, - как это ни парадоксально менее всего имеющие общественное бытие, - вне кельи художника оно прерывисто, условно и уязвимо. И личность Владимира Овчинникова, монолитная и законченная, без всякой рефлексии, без всякого отношения к проблемам чистой эстетики, собственно внутренних, замкнутых культурных отношений, является своеобразным живым монументом уходящей эпохи. И одновременно - его картины это актуальный знак чего-то грядущего, беспокойного для нас и страшного нам. Герой художника прост и узнаваем. Пейзаж, его включающий, изрытый и преобразованный им как трухлявый пень ходами червей, безграничное царство мусора и энтропии - предместье. Это не просто человек толпы с лицом соседа. Это - житель предместья, вчерашний крестьянин, не добравшийся до города, «выковыренный» из родового существования с привычной системой ценностей и контроля, и не нашедший для себя ничего - ни ценностей, ни смысла, ни места, ни внешнего, ни внутреннего стимула к жизни. Эти «задворки цивилизации» не есть ли сами по себе распространенная метафора вчерашнего крестьянской страны, навек потерявшей веру в землю - и вместе в землю обетованную? Все они - живые в каждой своей подробности и вместе абстрактные, нереальные схожие - все, мужчины, женщины, дети живы одинаковым круглым набитым изнутри как бы перемолотым фаршем бесполым и безвозрастным телом. Живут с одним и тем же сонным одиноким лицом, которое служит уже знаком лица - ликом бескачественности - покорности фатуму - кротости, понимаемой как полное безразличие - к себе, к обстоятельствам жизни, к самой жизни - самой смерти. Только в средневековых картинах - и не прославленных мастеров, а безымянных ремесленников, видна эта горестно-смешная одинаковость мученика и мучителя, палача и жертвы, грешника и святого. В сонном оцепенении эти люди в ватниках и ушанках сидят на вокзалах, лежат на берегу реки, расстреливают привязанного к телеграфному столбу соседа - св. Себастиана, распинают, дремлют на скамейках вперемешку с ангелами в треухах и валенках, с крыльями за ватной спиной, испытывают на себе Благовещенье, составляют Троицу - здесь, сейчас, прямо среди ящиков мусора, у пивных ларьков в сонной одури претерпевают они все перипетии библейских сюжетов, не сознавая ни своей проклятости, ни своей осененности Благодатью. Откуда это странное религиозное сознание? Религиозное сознание?! Какой-то последний неописуемый ужас полной неосознанности, последнего и тотального отсутствия всего, что мы связываем с сознанием: чувство себя, действия, совести. Да так. Но так ЕСТЬ, и эта горькая правда как никем понята художником. У последней черты он смиренно надеется на Чудо, и чудо это живет в его творениях. Это чудо - давний камень преткновения для всякого аналитического ума - чудо Благодати. Не по заслугам, не по мысли и даже не по чаянию дается оно, а просто осеняет избранника, и вместо покоя непотревоженного зверства он получает покой просветления и становится светоносным И он не покидает мир, а остается в нем рядом с нищими духом. Он не поит их, не подносит им чашу огня, но просто стоит рядом как источник живой и неразрушимый. Есть в нашей жизни объективно идущие процессы, и они неумолимы, Можно броситься под эту лавину, препятствуя ей телом, - и бывает что одному человеку удается остановить всемирный поток (потто)/, можно плыть в нем, можно в нем захлебнуться. Таков ныне процесс глубокого - осознанного и бессознательного, стихийного и системного, тайного и явного разочарования в разуме как инструменте познания истины и в личности, как носителе этого разума. Еще идет великая борьба за права этой самой личности, повсюду и всячески попираемые, еще научное мировоззрение с великим напряжением сил стремится к своей метафизике, еще психоанализ ищет в механизме ума тайные сезамы, но уже мировая мысль «отработав свое» в этом пятисотлетнем направлении, как бы отвернулась с безразличием от самой себя - и вот в обществе идет стихийный процесс «лелюшизации», и некуда деться от «скромного очарования буржуазии»: рок-революция, растеряв свой пафос, играет в песочек сладких бездумных итальянских канцонов, сошедший с ума авангард что-то бормочет на ультразвуковых диапазонах, Глеб Богомолов в своих картинах разрабатывает историософию генетической памяти, а Вл.Овчинников утверждает реальность полностью бессознательного - и Богоносного бытия. И он может быть, ближе всех, как это не парадоксально, к выходу, который есть Прозрение. Прозрение бессознательное - героям, и осознанное - зрителю. В мире его картин нет места милосердию - и мир его картин дышит милосердием, чистотой, какой-то особой атмосферой невинности, переданной через колорит и законченность. К Прозрению взывает вся вещественность его живописи. Недаром его живописная манера так гиперреальна, так чужда художественному произволу. Она гиперреальна давно, всю его творческую жизнь, она такова задолго до того, как это стало модным на западе. Следует подчеркнуть, что такова «материя» его картин, в то время, как объект изображения остается мифоносной абстракцией. Смысл этой предельно объективной, линзовой, вооружающей глаз художника тактики - призыв к бодрствованию - не героя, а зрителя. Пободрствуйте со мной, - просит творец этого сонного царства. Просит тщательной прописью дырок и заплат, телескопической страшной детальностью, безупречной реальностью действий и состояний изображенных. «Не спи, невеста, ибо не знаешь, когда придет жених». И именно эта нечеловеческая соколиная парящая зоркость проводит ту невидимую границу, которая отделяет сонное царство от Зрящего, замыкает его в себе, не дает нам переступить его границы иначе как милосердием, отождествиться с ним, а следовательно - причислить себя ему, небытию. И все-таки: откуда это странное религиозное сознание? В нашей, еще выходящей в муках из ощущения «родового сознания» стране, многое зависит прямо от происхождения, кровно связано с генетикой, почвой. Неторопливый широкоплечий гигант, Владимир родился от отца - по происхождению крестьянина, и матери из старинной русской культурной семьи. Отец его, как можно судить по фамилии, происходил из откупных крестьян, мелких ремесленников. И это очень важно, потому что только крестьяне, занимавшиеся хлебопашеством, были у нас собственно «христианами», то есть ортодоксально верующими православными. Крестьяне-ремесленники, купечество мелкое и крупное с давних времен держалось различных толков старообрядчества, породившего уже к концу XIX века сотни и сотни разнообразных сект - от молокан до хлыстов, трясунов, прыгунов, скопцов, штундистов и вплоть до секты святого валенка. Если начать изучать пеструю картину их причудливой и экстатической религиозной жизни, то поневоле бросается в глаза ряд общих всем им особенностей, а именно - попытки постоянного приближения во времени, втягивания в свою ситуацию, актуализации текстов св. писания, живой современный язык религиозных песнопений, представление о постоянном живом же присутствии Св.Духа вселяющегося то в одного, то в другого избранника, и напряженное, неистовое ожидание конца мира, которое «при дверях», при полном безразличии к реальным событиям здешней, сегоднешней жизни. Именно это мироощущение позволило Дм. Мережковскому сказать слова так точно оправдавшегося пророчества: «Русский народ весь в православии - это одно из самых парадоксальных утверждений Достоевского. Русский народ весь - не в сектанстве, не в старообрядчестве, не в православии и даже не в историческом христианстве вообще а в живой любви к живому Христу. ...Ничего в настоящем, все в будущем. Русский народ - самый крайний, последний близкий к пределам всемирной истории, самый эсхатологический из всех народов». Сам В.Овчинников, ортодоксально верующий человек, вряд ли задумывался над «еретичностью» своих героев. Не обладая неофитским пылом и новомодным славянофильским пафосом, он верует как мать - традиционно, и осуществляет себя как отец - мятежно. Тем легче мирится его сознанию с такой очевидной двойственностью, что христианство, перестав быть государственной религией, «в своих правах уравнялось с сектой». И как всякий, алкающий света, свободный от давления догматов творческий человек, он оказывается - с своей народной чуждой культуре первозданностыо, с своей интенцией внимания к бодрствованию души - неожиданно близок не только христианскому, но и общерелигиозному свободному духовному поиску, так интенсивно идущему сейчас в Америке и Европе, этому своеобразному стихийному экуменизму «Здесь и сейчас», - говорит Кришнамурти снова и снова. Проснитесь! Здесь и сейчас, - повторяет своей пастве Бхагаван Шри Раджнеш. Всё – нуль, зеро, важен только свет, свет внутри нас – поют Роллинг Стоунс. |